"Открой мне дверь"
Глава десятая, тыц
Глава десятая, тыц
Florence & The Machine - Over The Love
Hurts - Mercy
Кастиэль лениво раскрыл глаза, обвел мутным взглядом комнату, отметил воцарившуюся разруху – как после битвы за Атланту. Словно бравый генерал Шерман со своими тремя дивизиями прошелся. Шмотки, хаотично разбросанные по всем поверхностям, замотанная утренним сквозняком в морской узел длинная штора, перевернутая тумбочка – пьяный в сопли парень влепился в нее ночью, и теперь на голени, прямо над косточкой, разлился огромный черно-фиолетовый синяк. Грохот наверняка даже консьержка на первом этаже слышала. Сам он с трудом вспомнил вчерашний вечер. Узкий темный коридор, пуфик, на котором сидела Бэт. Ее родной голос, с оттенками удивления и смеха. Свое нелепое признание, сейчас вызывающее жгучий стыд. Какого хрена его потянуло на откровенность?! Мысль лихорадочно металась в сознании, рикошетила о кости черепа, вторя эхом колокольному звону, звучащему в голове. Желудок скручивался в канат. Раскручивался и снова скручивался в обратном направлении, недвусмысленно намекая обладателю на жестокое наказание в виде тесных объятий с фарфоровым другом. Мозг атаковал болью, взбунтовавшись из-за столь непочтительного отношения к собственному организму – ученые утверждают, что тело воспринимает похмелье, как неминуемую смерть. Новак стоически терпел. Он не хотел подниматься с кровати, не хотел видеть мать, объясняться с ней. Не хотел выходить из комнаты, малодушно мечтая забиться в темный угол и сдохнуть там. Прошедший день безжалостно перечеркнул прошлое, раскалывая личность Кастиэля на обломки с рваными, острыми краями. Капитан. Он желал своего капитана, Дина Винчестера. Уже не оглядываясь ни на половую принадлежность, ни на субординацию, ни на гетеросексуальную ориентацию предыдущих связей. Единственное, что радовало парня в данный момент – вчерашний загул позволил ему крепко спать без развратных снов, в которых он смело и раскованно отдается в руки сильного мужчины, искренне наслаждаясь происходящим, чем бы оно ни было. Первое видение всплыло в памяти целиком, до мельчайших подробностей. Всю полноту присутствующих в нем безнравственности, насилия, возбуждения. Щемящего, аморального удовольствия. Боже, откуда в его подсознание влились эта порочность и непристойность? Когда это началось, черт возьми?! Кастиэль почувствовал себя преданным. Его коварно подвели тело и разум, беззаботно пропустив этап падения в бездну.
Сейчас он отрешенно перебирал в памяти эпизоды, в попытке вычислить момент фундаментального перехода грани, с ужасом понимая, что, кажется, никакой грани никогда не было. Кабинет полковника Сингера, громкие, эмоциональные ругательства капитана, уязвленное достоинство сержанта. Вспыхнувшее, обжигающее стремление доказать, что он достоин большего. Мягкие, вкрадчивые прикосновения подушечек пальцев к виску, как шаги тигра по опавшей листве. Вверх по коже, почти ласково, прядка волос наматывается на фаланги, властное принуждение опустить голову и смотреть в пол. Тщательно скрываемый страх и упрямство, он тогда даже рассердился на старшину. Частое, сбитое дыхание, словно душно вокруг от тягучего, вязкого воздуха. Рукопожатие, рывок, беспомощная потеря равновесия. Шепот, опаляющий шею. Трепет, смущение, окрашивающее щеки румянцем. Фигура, окутанная стекающей водой, безупречное воплощение гармонии, как произведение рук Микеланджело. Интимный двусмысленный взгляд – изливающий уверенность в себе, расслабленность, истому. Сердце, судорожно колотящееся о ребра, глубоко скрытый интерес. Новак всегда знал, что откровенно любовался Винчестером, впитывая каждое мгновение. И зеленые глаза, отражающие в глубине широкого зрачка восхищение. Восхищение, не раз прорывающееся сквозь маску отчуждения, прячущую истинного капитана. Восхищение - загадочное, таинственное, непостижимое! – запретное, которого не должно быть. Беспричинное. Тепло выдоха, горечь дыма и головокружение гипероксии. Слияние губ. Гравитация, непреклонная и неумолимая химия, суть жизни. Покорность ее повелительной поступи. Нет, Кастиэль так и не смог найти ни источник, ни точку отсчета своих неуставных и противоестественных желаний. Он отвлекся от бесплодного поиска причин и психологических мотивов, рефлексия отступила под напором эмоций. Восторг. Он восторженно переживал заново запечатленные кадры, на которых присутствовал только один человек – гордый и надменный офицер, отнявший у испуганного парня покой.
Элизабет не тревожила Джеймса, несмотря на то, что на дворе давно за полдень. Солнце нещадно пекло, отдавая лету всю мощь, видимо, решив запасти на грядущую осень. Гриссом почти два года не видела света, но чувствовала, сидя у распахнутого окна, даримое солнечными лучами тепло. Родное и нежное, как ладони сына. Когда он обнимает пожилую женщину, называя мамой, тьма умирает, расступается, трепеща перед силой его глубокой привязанности. Элизабет ни секунды с того дня, как затравленный виной и измученный одиночеством мальчик переступил порог ее дома, не сожалела о принятом решении. Бэт забрала его, потому что у нее остался огромный объем любви, нерастраченный на дочь и внука. Подросток не сразу начал доверять мачехе, боялся и запирался в себе, повторяя, что это его спичка убила родителей. Она, всем существом сопереживая, не сдавалась. Никогда, в самые тяжелые полосы, не приходило мысли вернуть Джимми в приют, отказаться. Бросить его, да и как такое возможно?! Он настоящий ангел. Элизабет помнила его внешность – сейчас он, конечно, повзрослел, пушок на щеках сменился мягкой щетиной, тембр голоса сломался, став мелодичным и чистым тенором, в котором Бэт знала все обертоны, все переливы. Но остались большие глаза, внимательные и живые. Остались густые волосы насыщенного черного цвета и светлая, чуть бледная кожа. Красивый мальчик вырос и превратился в красивого мужчину. Умного. Доброго. Пусть она больше не видит его лица, зато видит душу, самое прекрасное из всего, что когда-либо приходилось видеть. Гриссом надеялась, что сын скоро приведет в дом невесту, женится и порадует ее внуками. Передаст детям лучшие свои достоинства и качества, воспитает из них хороших людей, которых осталось так мало… теперь женщина не знала, чего ждать. Ее ребенку, ее Джимми плохо. Бэт знала. Ощущала его состояние – замешательство, тревогу, растерянность. Страх, раздражение, досаду. Гнев. Сомнения. Беззащитность.
Гриссом слегка вздрогнула, когда позади неожиданно громко хлопнула дверь – слишком громко, что показывало скорость, с которой парень вылетел из комнаты. Отравленный трехчасовым вливанием бурбона организм, наконец, решил перейти к кардинальным методам выздоровления. Кастиэлю пришлось экстренно подниматься вне зависимости от стойкого нежелания выходить из своего убежища. Тошнота комком поднималась к горлу и снова отступала, кружилась голова, а перед глазами плыли очертания предметов. Кое-как приняв холодный душ и не рискнув бриться, он выпал из ванной и потопал в кухню. Мать, как бы он ни хотел соскочить с разговора, волнуется. Новак не желал ее беспокоить еще больше, хоть и сгорал со стыда. Она чуткая, всегда слышит ложь, так что наверняка давным-давно поняла, что с Джеймсом происходит нечто странное. Ну, а после вчерашнего тем более глупо скрывать, раз уж ляпнул. Избежать объяснений не получится. К тому же, он испытывал подспудное стремление поделиться с Бэт, как с другом, скинуть часть груза, внезапно легшего на душу. Она единственная знала о нем почти все, единственная, кому он безоговорочно доверял – больше, чем самым близким друзьям. Кастиэлю, несмотря на смущение и неловкость, нужна помощь, хоть какая-нибудь, нужен совет. Он даже размышлял, не стоит ли обратиться к психологу, находя миллионы причин для того, чтобы отказаться. Он просто не сможет раскрыться ни перед кем, кроме матери. Конечно, Новак не собирался посвящать ее в подробности, достаточно и того, что уже выболтано. Парень, тихо ступая, приблизился к сидящей на кресле женщине, положил ей ладони на плечи.
- Доброе утро, – Бэт повернулась к нему, радушно улыбнулась. Затем осторожно, опираясь на сильные руки сына, поднялась. – Садись, - она подошла к столу, достала с полки коробку с аспирином и стакан, который проворно наполнила водой. Белая таблетка, брошенная в жидкость, немедленно зашипела, растворяясь, и подняла пузырьки. Новак уселся за стол и откинулся на спинку стула, запрокинув голову. Чувствовал он себя отвратительно. – Выпей, - тоном, не допускающим возражений, сказала мать, ставя перед ним лекарство. Парень недовольно покосился на предложенную панацею, но послушно влил в себя аспирин, стараясь дышать как можно ровнее, чтобы удержать раствор в желудке.
- Спасибо, - кривясь, ответил Новак. – Гадость какая, - зажмурился он.
- Лекарства вкусными не бывают, - пожала она плечами. Вернулась, дробно перестукивая набойкой, к креслу, грузно опустилась на сиденье, устроила трость на подлокотнике. – Думаю, - добродушно рассмеялась Бэт, - от завтрака ты категорически откажешься? – Кастиэль посмотрел на мать с упреком, болезненно поморщился.
- Ага, - выдавил он. Похмелье нехотя отступало, видимо, гадость оказалась не такой уж бесполезной. Зеленые пятна перед глазами медленно растворялись, а внутренности уже не грозили выпрыгнуть на пол. Они сидели в тишине минут десять. Новак не решался говорить, не знал, с чего начать, с какой стороны подступиться к теме, вызывающее в нем непреодолимое желание спрятаться в дальний уголок. Гриссом ждала, когда ее ненаглядному чаду полегчает. Да и, собственно, что она могла сказать? Подобные ситуации весьма деликатны, самые невинные, на первый взгляд, слова могут оказаться фатальными и навсегда разрушить существующие между ними отношения. Женщина стремилась помочь сыну, правда, пока не знала чем.
- Джимми, - наконец, мягко произнесла она. – Давай побеседуем? – парень кинул на Бэт обреченный взгляд, чувствуя, как в груди проворачивается комок неприятия, отторжения. Дыхание перехватило. Что она подумает? Как отнесется? Они никогда не затрагивали подобных вопросов, как-то обстоятельства не складывались – обсуждать чужие интимные пристрастия. А теперь, когда это коснулось самого Кастиэля, он в стотысячный раз пожелал немедленно провалиться сквозь землю и оказаться где-нибудь на необитаемом острове – в любой последовательности. Сложнее всего облачить свои страхи в определенные термины, особенно, когда реакция собеседника непредсказуема.
- Давай, - кивнул Новак. – Правда… - он осекся, подбирая наиболее подходящие слова, выстраивая фразы. – Стоит ли? - с трудом закончил он, в попытке малодушно отречься от необходимости разобраться с происходящим в сознании переменам. Парень отчаянно старался проснуться, вынырнуть из подзатянувшегося абсурда, упрямо отгораживаясь от случившегося. Он еще не нашел конкретных имен неизвестно откуда снизошедшим чувствам, да и не особо стремился находить, потому что имена символизировали шаг навстречу, полную и безоговорочную капитуляцию перед собственными метаморфозами. Являлись признаком смирения с неестественной, запретной страстью. Внутреннее согласие на нетрадиционно ориентированную связь. Он не уверен, что готов. И уверен, что выбора не осталось. Потому что момент падения беспечно упущен. И то прекрасное, вдохновенно-ласкающее чувство свободы, поддерживающее его во время слушаний, растворялось под напором животного страха. Сейчас его некому ловить на подлете к земле. Там никто не ждет. Не смягчит падение, и он разобьется на миллион осколков о жестокое дно ущелья…
- Ты боишься? – отвлек его сквозящий заботой голос матери. Кастиэль нахмурился, посмотрел на Гриссом. Если бы молочно-белая пленка катаракты не закрывала когда-то серые глаза Бэт, ей не пришлось спрашивать. В данное мгновение лицо Джеймса отражало абсолютно все эмоции. Женщина подалась вперед, по наитию дотянулась до запястья сына, крепко сжала ладонь, будто хотела передать ему оставшиеся у нее силы.
- Да, - коротко ответил он. Прикусил губу, справляясь с волной переживаний. Так тянуло выложить все, что на сердце, стряхнуть с себя опутавшие сети, избавиться от западни. Ловушки, коварно расставленной для него судьбой.
- Ты боишься меня, - Элизабет склонила голову чуть вбок, - или… его?
- Себя, наверное, - неожиданно вымолвил Кастиэль, прежде чем успел обдумать. – Мало что понимаю, не могу разобраться в ситуации. Все слишком… внезапно. Не ожидал такого.
- Значит, ты убежден в своем суждении?
- Ты про мое вчерашнее признание? – не стал вдаваться в уточнения Новак, и без того ощущая себя, как голый на центральной площади в день ярмарки. – Да, - хмыкнул он. - Раньше думал – просто навязчивая идея. Крыша, - парень покрутил пальцем у виска, - поехала. Теперь… все иначе. Прости меня, - он отвернулся. Испугался возможного результата. Разочарования или отвращения. В конце концов, у нее может быть совершенно противоположное, негативное мнение о гомосексуальных отношениях. Раньше Новаку такая мысль в голову не приходила. Конечно – он ухмыльнулся – не приходила. Ресурсы мозга полностью загружены порнокартинками с участием капитана Винчестера в главной роли. Зачем думать о последствиях, когда есть возможность думать о сексе с начальником?
- Чушь болтаешь! – не на шутку рассердилась мать и грозно свела брови. – Ты что же, думал, для меня имеет значение, с кем ты встречаешься? Думал, станешь для меня меньше сыном?! Сомневался? – тишина. Судорожный, длинный выдох. – Ты мой ребенок. Мой ребенок, - громче, с нажимом повторила Бэт.
- Прости меня, - Кастиэль, ведомый уколами совести, пальцами свободной руки потер глаза, чуть прижимая веки кончиками пальцев. Помолчал немного. Беседа складывалась отнюдь нелегкой. – Просто… я сам немного шокирован, - нервный смешок. – Хотя, какое там «немного»!.. Мне нужно время, чтобы принять… это, а времени нет. До сих пор, как в тумане. С каждым днем все становится только сложнее. Запутаннее.
- Из-за твоего любовника? – невинно поинтересовалась мать.
- Мам! – с негодованием воскликнул парень, оторопев от ее откровенности.
- Ну, ведь он, - женщина неопределенно махнула рукой куда-то в сторону города, - твой любовник?
- Мам! – праведный гнев - ни дать, ни взять. Кастиэль совсем смутился, искренне недоумевая откуда в матери столько бесцеремонности. – Как ты можешь задавать мне такие вопросы?! – он залился краской, даже кончики ушей запылали. Бэт только отмахнулась, словно извинялась, но на лице ее не отразилось и тени сожаления. Женщина отвлеклась от щекотливой темы, да и затронула ее лишь для того, чтобы разрядить обстановку, иначе вот-вот воздух наэлектризуется и начнет искрить. Несущественно, спит Джеймс со своим избранником или нет. Волновал ее совершенно другой поворот. И, несмотря на то, что она почти уверена на сей счет, Гриссом чуть печально улыбнулась, прежде чем спросить.
- Ты влюблен? – мать застала Новака врасплох, она подушечками пальцев чувствовала суматошный пульс на запястье. Джеймс надолго задумался, лихорадочно взвешивая все «за» и «против». Прагматичный и рациональный подход трещал по швам и рассыпался, неприменимый к такому понятию, как любовь. В памяти мелькали отрывки снов и какие-то эпизоды ежедневного рабочего общения. Холодные, наполненные пустотой и безжалостностью космоса глаза. Крепкое рукопожатие, от которого по коже мурашки. Тактильные ощущения, заставляющие каждый нерв истомно ныть в предвкушении. Неуловимые отражения эмоций на суровом лице, сильный баритон, откровенная мимика, строптивая, неподдающаяся контролю обладателя. Поступки, их причины. Искрометный смех. Так безнадежно мало для «да». Так оглушающе много для «нет»...
- Я не знаю, - с надломом и тоской сказал Кастиэль. – Не знаю, мама, - он покачал головой, снова закусывая губу до крови. Женщина глубоко вздохнула, услышав ответ. Это временно. Он поймет позже, что «не знаю» значит «да». Ведь если не испытываешь чувств к человеку, сомневаться не станешь. Раньше ее мальчик так уверенно и уравновешенно рассуждал, так смело решал. Так спокойно и умиротворенно шел по жизни. Расписание, порядок, график. Обязательные встречи с Тиной, ровные отношения, без огня, но стабильные. Совсем иной теперь. Соткан из недомолвок и недосказанностей, в душе мечется буря, причиняет боль. Впервые познакомился с самым вдохновляющим и опасным чувством на земле. Кажется, не надеется на взаимность. Бэт радовалась за сына и волновалась.
- Какой он? – она не стала спрашивать «кто». Это не имеет значения. Раз Джимми прикипел к нему, несмотря на то, что мужчина, значит тот действительно достойная личность. Сын непростительно быстро вырос. Он сам выбирает, с кем провести отпущенные Богом дни. Матери остается только поддержать его в тяжелую минуту. Новак горько усмехнулся, подбирая ответ. Ассоциативно всплыл образ капитана, его взгляд. Если бы Бэт только знала, что речь идет о «неправильно настроенном механизме»…
- Он очень одинок, - тихо произнес Кастиэль.
С того дня служба для Новака превратилась в настоящую пыточную камеру. С каждой минутой, проведенной рядом с капитаном, парень все глубже падал в бездонную пропасть отчаяния. С головой погружался в исполнение служебных обязанностей, но тщетно - непременно попадался командиру на глаза – или командир попадался на глаза капралу, не подозревая, что производит эффект разорвавшейся ядерной боеголовки. На выходных Джеймс и вовсе не отдыхал, проводя почти все свободное время в своей комнате. Не гулял, забил на друзей. Плохо спал, наслаждаясь украденными видениями. В его ночных грезах Винчестер не отличался любезностью, нежностью или заботой. Оставался все тем же сволочным сукиным сыном, жестоким и грубым эгоистом, гордецом с манией величия, но обнимал. Яростно и страстно имел, оставляя на коже засосы и следы зубов. Сыпал грязными непристойностями, самыми отборными пошлостями. Кастиэль отдавался, до последней клеточки, до тлеющей искры сущности, растворялся в сильных руках, откровенно принимая любое обращение. Не сопротивляясь. Наутро пах ломило от притока крови, а тело зудело от неудовлетворенности, которую не утолить самостоятельно. Удивительно, как он еще не стер ладони до мозолей. Как-то поймал себя на мысли, что хочет скорее добраться до дома и уснуть, растаять в иллюзиях. Понял, что его эмоции мало-помалу перерастают в одержимость, но не мог влиять на ситуацию, бессильный и беспомощный. Он проникался сутью желанного человека, улавливал малейшие изменения в поведении, эмпатически чувствовал, какое у начальника настроение. Один аромат парфюма доводил Кастиэля до невменяемого состояния, нерастраченное, не находящее выхода напряжение копилось, вливалось в сердце, как яд, отравляя рассудок.
На службе, на учениях, на выездах, везде, где только получалось, он украдкой смотрел на мужчину, испуганно отворачиваясь, стоило Винчестеру перевести на него взгляд. Он любовался внешностью, отражением холода и замкнутости на лице. В глазах старался найти искру того самого восхищения – кажется, единственной положительной эмоции, которую к нему испытывал командир. Заставлял себя не поддаваться, сражался с самим собой, с той частью, что бессмысленно зависима, но чем больше боролся, тем сильнее привязывался. Желал. После беседы с Бэт Кастиэль потерпел поражение на главном фронте – утратил способность лгать себе и отрицать, что нуждается в капитане. Смирился, осознав невозможность убить гнетущие, неправильные, нездоровые чувства, опаляющие грудь. Пусть он никогда не станет для целеустремленного одиночки даже другом – не имеет значения. Капрал видел в глубине зеленой радужки истинного человека. Редко, мало, крупицы, но видел. Знал, как под оболочкой равнодушия бьется пылающее сердце. Колотится о ребра, как о прутья клетки, отзывчивая и чуткая душа, запертая там навечно усилием железной воли. А может, парень просто надеется, что Винчестер притворяется, и, ослепленный эмоциями, идеализирует мужчину. Ведь тогда у него появится призрачная возможность, совсем крохотный шанс быть услышанным. Капитан… как огонь. Новака влекло пламя, сколько себя помнил, не мог оторваться от желто-красных языков, ласкающих свою добычу. Дин Винчестер – воплощение стихии. Безжалостный, безучастный, неумолимый. Завораживающий, гипнотизирующий жертву. Самое прекрасное творение природы.
Старшина порой необъяснимо смотрел на Кастиэля. В глаза, подолгу, словно искал что-то в глубине свинцово-синей радужки. В такие минуты капрал трепетал от ужаса, думая, что раскрыт. Наслаждался вниманием капитана. Но не хотел даже представлять развитие событий, если офицер узнает о его чувствах. Особенно катастрофичной казалась перспектива стать посмешищем отряда. Отношения с сослуживцами у Кастиэля существенно улучшились, никто из звена не осмелится… Нет. Не захочет оскорблять товарища, но поржут вволю, а именно такого результата Новак и страшился. Винчестер подчиненного и так всерьез не воспринимает, правда, за прошедшие со дня возвращения три недели, бросил практику придираться по пустякам и вести себя, как напыщенный придурок, оставаясь, как и прежде, до безразличия холоден. Пророк прикололся, сообщив капралу, что, как он и обещал, старшина оттаял. Единственное эмоциональное проявление – рукопожатие. Винчестер всегда жал руку по-настоящему, Кастиэлю, по крайней мере. И больше никогда не называл его малым. Когда Новак начал – черт возьми, какой стыд - падать в обморок, офицер так его окликнул. Поддержал под локоть, прижал к себе, обхватил за талию свободной рукой. Крепко стиснул горячей ладонью кисть – самое светлое воспоминание Кастиэля. Хорошо, что Новак почти ничего не соображал, иначе одному Богу известно, чем это могло кончиться. Парни его до сих пор стебают. По-дружески, но подкалывают. Только Винчестер над подобными шутками не смеется…
- Эй, Кас, - в плечо прилетел несильный тычок, Новак встрепенулся всем телом, как от сна, огляделся по сторонам. Микроавтобус прибыл к зданию подразделения, минуты три стоял, а он и не заметил. Замечтался опять. – Пошли! – он согласно кивнул и поднялся с сиденья, кое-как подтягивая безразмерные, слишком широкие штаны защитного костюма, густо покрытого грязью.
- Спасибо, - поблагодарил парень.
- Ты в последнее время постоянно ворон считаешь, - Душечка толкнул дверь гаража, придержал за собой, пропуская заляпанных по уши сослуживцев. – Девчонку себе завел?
- Нет, - мотнул головой уставший до смерти капрал. Маневры сегодня четыре часа длились, что в сырых и залитых сентябрьскими дождями траншеях очень долго. – Просто не выспался.
- Ага, - хохотнул мужик. – Бабушке расскажи.
Они вошли в раздевалку и принялись немедленно скидывать промокшие ИТ, бросая их в кучу прямо на пол. Наскоро, переговариваясь о какой-то ерунде, потопали отогреваться под горячий душ, время от времени над чем-то громко ухахатывались. Кастиэль в общении участия не принимал – вымотался, на душе гадко, кошки скребут, не унимаясь. Намеренно спешно помылся, стремясь свалить как можно скорее и не видеть занимательного зрелища - капитан выйдет из душевой в одном полотенце. Право, когда офицер заканчивал дежурную смену вместе с подчиненными – обычно он задерживался, с головой погружаясь в бюрократическую волокиту - для Новака наступало проклятое время. Черт возьми, он хотел этого мужчину каждой клеточкой тела, и наблюдать за ним обнаженным, безусловно, феерично и возбуждающе, но прямая дорога к разоблачению. Самая настоящая пытка - желать любоваться, и заставлять себя смотреть в другую сторону, отворачиваясь. Знали бы парни, какая развратная пошлятина вертится у него в голове, когда поблизости Винчестер…
- Гарт, ты меня подвел, - капрал не успел полностью одеться и свалить, как мечтал, а уйти, когда кэп пропесочивает коллег за запоротые маневры – смерти подобно, лучше сразу вешаться. Из соседнего помещения гурьбой высыпался оставшийся отряд. – Какого хрена так медленно? – поинтересовался офицер, смахнув с коротких светлых волос воду резким движением руки. Размял шею, хрустнув позвонками, повел плечами, разгоняя застоявшуюся от однообразных движений кровь. – Двенадцать минут. Это невъебенно долго! – Дин с упреком созерцал Душечку, допустившего серьезный промах.
- Виноват, Спарк, - покаялся тот. – Почти не спал последние три ночи, не соображаю нихрена, - капитан повернулся, недоуменно посмотрел на товарища.
- Чем занимался? Блядовал? – фыркнул Винчестер. Бросил сырое полотенце на сушилку, принялся натягивать шмотки. Новак присел на краешек скамьи, сосредоточившись на перекрестье кафельных плиток пола. Принуждал себя смотреть строго вниз, опасаясь залипнуть на какой-нибудь части тела старшины. Особенно на обнаженной части тела.
- Если бы, - состроил кислую мину Гарт. – Рон орал, как резаный. Простыл, температурит постоянно, а мне укачивать. Лори – на последнем месяце. Ежедневные капризы, слезы, - скорбно вздохнул мужчина. – Не, я знаю, гормоны и прочая муть, тут потерпеть-то осталось всего ничего, но иногда невыносимо. И отдыха, само собой, никакого, - командир строго нахмурился, давая понять, что на следующий раз на жалость не поведется.
- Именно в такие моменты, - снисходительно заявил Винчестер, завязывая шнурки, - я до поросячьего визга счастлив, что гей и никогда не познаю все прелести семейной жизни и выкрутасы беременных жен.
- Ну, было бы желание, - улыбаясь, встрял Нитро. Капитан посмотрел на него, как на дебила, с оттенками саркастичного сочувствия.
- Спустись с небес на землю, - отрезал Дин. Знал, конечно, что шутка, но относился неодобрительно. Даже будь он закоренелым гетеро, ни за что не женился. - Ладно, я пошел, - офицер подхватил с крючка потасканную, явно повидавшую виды кожаную куртку. Мог в любой момент купить другую, но не испытывал потребности, даже себе не признаваясь, что носит ее потому что она принадлежала отцу.
- Постой! – окликнул его Душечка. Капитан обернулся, вопросительно приподнял брови. Он мог не произнося ни слова выразить весь спектр эмоций, настолько живой мимикой обладал. – Когда ты меня на оперативную пустишь? – офицер ненадолго замолчал, будто не решаясь ответить. Нахмурился недовольно. Капрал навострил уши – подслушивать очень нехорошо, но ведь никто не делал из разговора тайны… В действительности же его интерес занимал только ответ Винчестера. По его жестикуляции и затянувшейся паузе парень понял, что причины капитана основываются на личных мотивах, а личные мотивы столь закрытого человека, как Винчестер, всегда вызывает любопытство у того, кто к нему привязан.
- Когда, - капитан поднял взгляд, глядя прямо в глаза другу, - пройдешь переаттестацию.
- Чего? – неверяще переспросил Гарт.
- Ты не войдешь в периметр, пока не пройдешь переаттестацию в Кеноша. Не дергайся, - беззаботно отмахнулся Дин, но Кастиэль слышал фальшь в его голосе. – Три недели и ты снова в строю. Вон, - капитан внезапно несильно хлопнул Новака ладонью по плечу, - Принцесска уже дважды подтверждал квалификацию и не ныл.
- Спарк, ты меня что, списываешь?!
- Не неси ерунду, да еще и высосанную из пальца. Не вижу смысла спорить, уоррен-офицер, - в баритоне проскочили властные нотки, приказные интонации. Дин не любил, когда его оспаривали. – Я озвучил свое решение.
- Ты отстраняешь меня в тыл. Потом отправляешь в лагерь для новичков. Я имею право знать, чем провинился!
- Ничем. Уймись, - досадливо цыкнул капитан и шагнул в сторону выхода.
- Спарк, мать твою!
- Хрена ли ты сучишь, - вспыхнул, как порох Винчестер. Кастиэль поднялся со скамейки и отошел к стене, а остальные товарищи расступились в разные стороны. Если кэп начинал беситься, лучше не попадать под горячую руку – достанется каждому, кто случайно влип. Легко всечет, хотя сейчас Гарт, конечно, сам выпросил. Выводить старшину на гнев очень, очень рискованное занятие, чреватое безжалостным мордобоем. Дин крадучись приблизился к Фитцджеральду, сцепил челюсти до напряженных желваков и хитро прищурился. – Какого черта, - он понизил тон до едкого шепота, - истерику закатываешь? У тебя малолетний сын. Лорелай беременна вторым. Спешишь сиротами оставить? – последнее он произнес совершенно неслышно, Гарт, скорее, прочел по губам.
- Тогда почему ты не перевел меня в тыл официально? – Душечка понимал, что зря сцепился с боссом. Мог догадаться, тормоз, что Дин никогда не поступил бы нечестно или несправедливо со своими бойцами. Мог догадаться, что Дин никогда не афиширует своих поступков, предпочитая числиться в бессердечных ублюдках, и не хвастается совершенными делами. Однако в запале Гарт еще бравировал и продолжал противоречить.
- Потому что тыловое обеспечение срезается на треть, тупой кретин! – скрип зубов, казалось, по ним напильником провели. – Блять, Гарт, – капитан размахнулся и со всего маху въехал подчиненному в челюсть, разбивая губы в кровь. – Выпросил? – он дождался, пока Фицджеральд поднял голову, потирая подбородок, и виновато кивнул. – Отлично! - посмотрел на притихших сослуживцев исподлобья и упругим, уверенным шагом умчался домой.
- Зря ты его разозлил, - похлопал Душечку по плечу Майк, подавая полотенце.
- Я же не знал!
- Да ты вечно нихрена не знаешь! – раздраженно ответил друг.
Кастиэль растерянно улыбался, стоя у стены.
Hurts - Mercy
Кастиэль лениво раскрыл глаза, обвел мутным взглядом комнату, отметил воцарившуюся разруху – как после битвы за Атланту. Словно бравый генерал Шерман со своими тремя дивизиями прошелся. Шмотки, хаотично разбросанные по всем поверхностям, замотанная утренним сквозняком в морской узел длинная штора, перевернутая тумбочка – пьяный в сопли парень влепился в нее ночью, и теперь на голени, прямо над косточкой, разлился огромный черно-фиолетовый синяк. Грохот наверняка даже консьержка на первом этаже слышала. Сам он с трудом вспомнил вчерашний вечер. Узкий темный коридор, пуфик, на котором сидела Бэт. Ее родной голос, с оттенками удивления и смеха. Свое нелепое признание, сейчас вызывающее жгучий стыд. Какого хрена его потянуло на откровенность?! Мысль лихорадочно металась в сознании, рикошетила о кости черепа, вторя эхом колокольному звону, звучащему в голове. Желудок скручивался в канат. Раскручивался и снова скручивался в обратном направлении, недвусмысленно намекая обладателю на жестокое наказание в виде тесных объятий с фарфоровым другом. Мозг атаковал болью, взбунтовавшись из-за столь непочтительного отношения к собственному организму – ученые утверждают, что тело воспринимает похмелье, как неминуемую смерть. Новак стоически терпел. Он не хотел подниматься с кровати, не хотел видеть мать, объясняться с ней. Не хотел выходить из комнаты, малодушно мечтая забиться в темный угол и сдохнуть там. Прошедший день безжалостно перечеркнул прошлое, раскалывая личность Кастиэля на обломки с рваными, острыми краями. Капитан. Он желал своего капитана, Дина Винчестера. Уже не оглядываясь ни на половую принадлежность, ни на субординацию, ни на гетеросексуальную ориентацию предыдущих связей. Единственное, что радовало парня в данный момент – вчерашний загул позволил ему крепко спать без развратных снов, в которых он смело и раскованно отдается в руки сильного мужчины, искренне наслаждаясь происходящим, чем бы оно ни было. Первое видение всплыло в памяти целиком, до мельчайших подробностей. Всю полноту присутствующих в нем безнравственности, насилия, возбуждения. Щемящего, аморального удовольствия. Боже, откуда в его подсознание влились эта порочность и непристойность? Когда это началось, черт возьми?! Кастиэль почувствовал себя преданным. Его коварно подвели тело и разум, беззаботно пропустив этап падения в бездну.
Сейчас он отрешенно перебирал в памяти эпизоды, в попытке вычислить момент фундаментального перехода грани, с ужасом понимая, что, кажется, никакой грани никогда не было. Кабинет полковника Сингера, громкие, эмоциональные ругательства капитана, уязвленное достоинство сержанта. Вспыхнувшее, обжигающее стремление доказать, что он достоин большего. Мягкие, вкрадчивые прикосновения подушечек пальцев к виску, как шаги тигра по опавшей листве. Вверх по коже, почти ласково, прядка волос наматывается на фаланги, властное принуждение опустить голову и смотреть в пол. Тщательно скрываемый страх и упрямство, он тогда даже рассердился на старшину. Частое, сбитое дыхание, словно душно вокруг от тягучего, вязкого воздуха. Рукопожатие, рывок, беспомощная потеря равновесия. Шепот, опаляющий шею. Трепет, смущение, окрашивающее щеки румянцем. Фигура, окутанная стекающей водой, безупречное воплощение гармонии, как произведение рук Микеланджело. Интимный двусмысленный взгляд – изливающий уверенность в себе, расслабленность, истому. Сердце, судорожно колотящееся о ребра, глубоко скрытый интерес. Новак всегда знал, что откровенно любовался Винчестером, впитывая каждое мгновение. И зеленые глаза, отражающие в глубине широкого зрачка восхищение. Восхищение, не раз прорывающееся сквозь маску отчуждения, прячущую истинного капитана. Восхищение - загадочное, таинственное, непостижимое! – запретное, которого не должно быть. Беспричинное. Тепло выдоха, горечь дыма и головокружение гипероксии. Слияние губ. Гравитация, непреклонная и неумолимая химия, суть жизни. Покорность ее повелительной поступи. Нет, Кастиэль так и не смог найти ни источник, ни точку отсчета своих неуставных и противоестественных желаний. Он отвлекся от бесплодного поиска причин и психологических мотивов, рефлексия отступила под напором эмоций. Восторг. Он восторженно переживал заново запечатленные кадры, на которых присутствовал только один человек – гордый и надменный офицер, отнявший у испуганного парня покой.
Элизабет не тревожила Джеймса, несмотря на то, что на дворе давно за полдень. Солнце нещадно пекло, отдавая лету всю мощь, видимо, решив запасти на грядущую осень. Гриссом почти два года не видела света, но чувствовала, сидя у распахнутого окна, даримое солнечными лучами тепло. Родное и нежное, как ладони сына. Когда он обнимает пожилую женщину, называя мамой, тьма умирает, расступается, трепеща перед силой его глубокой привязанности. Элизабет ни секунды с того дня, как затравленный виной и измученный одиночеством мальчик переступил порог ее дома, не сожалела о принятом решении. Бэт забрала его, потому что у нее остался огромный объем любви, нерастраченный на дочь и внука. Подросток не сразу начал доверять мачехе, боялся и запирался в себе, повторяя, что это его спичка убила родителей. Она, всем существом сопереживая, не сдавалась. Никогда, в самые тяжелые полосы, не приходило мысли вернуть Джимми в приют, отказаться. Бросить его, да и как такое возможно?! Он настоящий ангел. Элизабет помнила его внешность – сейчас он, конечно, повзрослел, пушок на щеках сменился мягкой щетиной, тембр голоса сломался, став мелодичным и чистым тенором, в котором Бэт знала все обертоны, все переливы. Но остались большие глаза, внимательные и живые. Остались густые волосы насыщенного черного цвета и светлая, чуть бледная кожа. Красивый мальчик вырос и превратился в красивого мужчину. Умного. Доброго. Пусть она больше не видит его лица, зато видит душу, самое прекрасное из всего, что когда-либо приходилось видеть. Гриссом надеялась, что сын скоро приведет в дом невесту, женится и порадует ее внуками. Передаст детям лучшие свои достоинства и качества, воспитает из них хороших людей, которых осталось так мало… теперь женщина не знала, чего ждать. Ее ребенку, ее Джимми плохо. Бэт знала. Ощущала его состояние – замешательство, тревогу, растерянность. Страх, раздражение, досаду. Гнев. Сомнения. Беззащитность.
Гриссом слегка вздрогнула, когда позади неожиданно громко хлопнула дверь – слишком громко, что показывало скорость, с которой парень вылетел из комнаты. Отравленный трехчасовым вливанием бурбона организм, наконец, решил перейти к кардинальным методам выздоровления. Кастиэлю пришлось экстренно подниматься вне зависимости от стойкого нежелания выходить из своего убежища. Тошнота комком поднималась к горлу и снова отступала, кружилась голова, а перед глазами плыли очертания предметов. Кое-как приняв холодный душ и не рискнув бриться, он выпал из ванной и потопал в кухню. Мать, как бы он ни хотел соскочить с разговора, волнуется. Новак не желал ее беспокоить еще больше, хоть и сгорал со стыда. Она чуткая, всегда слышит ложь, так что наверняка давным-давно поняла, что с Джеймсом происходит нечто странное. Ну, а после вчерашнего тем более глупо скрывать, раз уж ляпнул. Избежать объяснений не получится. К тому же, он испытывал подспудное стремление поделиться с Бэт, как с другом, скинуть часть груза, внезапно легшего на душу. Она единственная знала о нем почти все, единственная, кому он безоговорочно доверял – больше, чем самым близким друзьям. Кастиэлю, несмотря на смущение и неловкость, нужна помощь, хоть какая-нибудь, нужен совет. Он даже размышлял, не стоит ли обратиться к психологу, находя миллионы причин для того, чтобы отказаться. Он просто не сможет раскрыться ни перед кем, кроме матери. Конечно, Новак не собирался посвящать ее в подробности, достаточно и того, что уже выболтано. Парень, тихо ступая, приблизился к сидящей на кресле женщине, положил ей ладони на плечи.
- Доброе утро, – Бэт повернулась к нему, радушно улыбнулась. Затем осторожно, опираясь на сильные руки сына, поднялась. – Садись, - она подошла к столу, достала с полки коробку с аспирином и стакан, который проворно наполнила водой. Белая таблетка, брошенная в жидкость, немедленно зашипела, растворяясь, и подняла пузырьки. Новак уселся за стол и откинулся на спинку стула, запрокинув голову. Чувствовал он себя отвратительно. – Выпей, - тоном, не допускающим возражений, сказала мать, ставя перед ним лекарство. Парень недовольно покосился на предложенную панацею, но послушно влил в себя аспирин, стараясь дышать как можно ровнее, чтобы удержать раствор в желудке.
- Спасибо, - кривясь, ответил Новак. – Гадость какая, - зажмурился он.
- Лекарства вкусными не бывают, - пожала она плечами. Вернулась, дробно перестукивая набойкой, к креслу, грузно опустилась на сиденье, устроила трость на подлокотнике. – Думаю, - добродушно рассмеялась Бэт, - от завтрака ты категорически откажешься? – Кастиэль посмотрел на мать с упреком, болезненно поморщился.
- Ага, - выдавил он. Похмелье нехотя отступало, видимо, гадость оказалась не такой уж бесполезной. Зеленые пятна перед глазами медленно растворялись, а внутренности уже не грозили выпрыгнуть на пол. Они сидели в тишине минут десять. Новак не решался говорить, не знал, с чего начать, с какой стороны подступиться к теме, вызывающее в нем непреодолимое желание спрятаться в дальний уголок. Гриссом ждала, когда ее ненаглядному чаду полегчает. Да и, собственно, что она могла сказать? Подобные ситуации весьма деликатны, самые невинные, на первый взгляд, слова могут оказаться фатальными и навсегда разрушить существующие между ними отношения. Женщина стремилась помочь сыну, правда, пока не знала чем.
- Джимми, - наконец, мягко произнесла она. – Давай побеседуем? – парень кинул на Бэт обреченный взгляд, чувствуя, как в груди проворачивается комок неприятия, отторжения. Дыхание перехватило. Что она подумает? Как отнесется? Они никогда не затрагивали подобных вопросов, как-то обстоятельства не складывались – обсуждать чужие интимные пристрастия. А теперь, когда это коснулось самого Кастиэля, он в стотысячный раз пожелал немедленно провалиться сквозь землю и оказаться где-нибудь на необитаемом острове – в любой последовательности. Сложнее всего облачить свои страхи в определенные термины, особенно, когда реакция собеседника непредсказуема.
- Давай, - кивнул Новак. – Правда… - он осекся, подбирая наиболее подходящие слова, выстраивая фразы. – Стоит ли? - с трудом закончил он, в попытке малодушно отречься от необходимости разобраться с происходящим в сознании переменам. Парень отчаянно старался проснуться, вынырнуть из подзатянувшегося абсурда, упрямо отгораживаясь от случившегося. Он еще не нашел конкретных имен неизвестно откуда снизошедшим чувствам, да и не особо стремился находить, потому что имена символизировали шаг навстречу, полную и безоговорочную капитуляцию перед собственными метаморфозами. Являлись признаком смирения с неестественной, запретной страстью. Внутреннее согласие на нетрадиционно ориентированную связь. Он не уверен, что готов. И уверен, что выбора не осталось. Потому что момент падения беспечно упущен. И то прекрасное, вдохновенно-ласкающее чувство свободы, поддерживающее его во время слушаний, растворялось под напором животного страха. Сейчас его некому ловить на подлете к земле. Там никто не ждет. Не смягчит падение, и он разобьется на миллион осколков о жестокое дно ущелья…
- Ты боишься? – отвлек его сквозящий заботой голос матери. Кастиэль нахмурился, посмотрел на Гриссом. Если бы молочно-белая пленка катаракты не закрывала когда-то серые глаза Бэт, ей не пришлось спрашивать. В данное мгновение лицо Джеймса отражало абсолютно все эмоции. Женщина подалась вперед, по наитию дотянулась до запястья сына, крепко сжала ладонь, будто хотела передать ему оставшиеся у нее силы.
- Да, - коротко ответил он. Прикусил губу, справляясь с волной переживаний. Так тянуло выложить все, что на сердце, стряхнуть с себя опутавшие сети, избавиться от западни. Ловушки, коварно расставленной для него судьбой.
- Ты боишься меня, - Элизабет склонила голову чуть вбок, - или… его?
- Себя, наверное, - неожиданно вымолвил Кастиэль, прежде чем успел обдумать. – Мало что понимаю, не могу разобраться в ситуации. Все слишком… внезапно. Не ожидал такого.
- Значит, ты убежден в своем суждении?
- Ты про мое вчерашнее признание? – не стал вдаваться в уточнения Новак, и без того ощущая себя, как голый на центральной площади в день ярмарки. – Да, - хмыкнул он. - Раньше думал – просто навязчивая идея. Крыша, - парень покрутил пальцем у виска, - поехала. Теперь… все иначе. Прости меня, - он отвернулся. Испугался возможного результата. Разочарования или отвращения. В конце концов, у нее может быть совершенно противоположное, негативное мнение о гомосексуальных отношениях. Раньше Новаку такая мысль в голову не приходила. Конечно – он ухмыльнулся – не приходила. Ресурсы мозга полностью загружены порнокартинками с участием капитана Винчестера в главной роли. Зачем думать о последствиях, когда есть возможность думать о сексе с начальником?
- Чушь болтаешь! – не на шутку рассердилась мать и грозно свела брови. – Ты что же, думал, для меня имеет значение, с кем ты встречаешься? Думал, станешь для меня меньше сыном?! Сомневался? – тишина. Судорожный, длинный выдох. – Ты мой ребенок. Мой ребенок, - громче, с нажимом повторила Бэт.
- Прости меня, - Кастиэль, ведомый уколами совести, пальцами свободной руки потер глаза, чуть прижимая веки кончиками пальцев. Помолчал немного. Беседа складывалась отнюдь нелегкой. – Просто… я сам немного шокирован, - нервный смешок. – Хотя, какое там «немного»!.. Мне нужно время, чтобы принять… это, а времени нет. До сих пор, как в тумане. С каждым днем все становится только сложнее. Запутаннее.
- Из-за твоего любовника? – невинно поинтересовалась мать.
- Мам! – с негодованием воскликнул парень, оторопев от ее откровенности.
- Ну, ведь он, - женщина неопределенно махнула рукой куда-то в сторону города, - твой любовник?
- Мам! – праведный гнев - ни дать, ни взять. Кастиэль совсем смутился, искренне недоумевая откуда в матери столько бесцеремонности. – Как ты можешь задавать мне такие вопросы?! – он залился краской, даже кончики ушей запылали. Бэт только отмахнулась, словно извинялась, но на лице ее не отразилось и тени сожаления. Женщина отвлеклась от щекотливой темы, да и затронула ее лишь для того, чтобы разрядить обстановку, иначе вот-вот воздух наэлектризуется и начнет искрить. Несущественно, спит Джеймс со своим избранником или нет. Волновал ее совершенно другой поворот. И, несмотря на то, что она почти уверена на сей счет, Гриссом чуть печально улыбнулась, прежде чем спросить.
- Ты влюблен? – мать застала Новака врасплох, она подушечками пальцев чувствовала суматошный пульс на запястье. Джеймс надолго задумался, лихорадочно взвешивая все «за» и «против». Прагматичный и рациональный подход трещал по швам и рассыпался, неприменимый к такому понятию, как любовь. В памяти мелькали отрывки снов и какие-то эпизоды ежедневного рабочего общения. Холодные, наполненные пустотой и безжалостностью космоса глаза. Крепкое рукопожатие, от которого по коже мурашки. Тактильные ощущения, заставляющие каждый нерв истомно ныть в предвкушении. Неуловимые отражения эмоций на суровом лице, сильный баритон, откровенная мимика, строптивая, неподдающаяся контролю обладателя. Поступки, их причины. Искрометный смех. Так безнадежно мало для «да». Так оглушающе много для «нет»...
- Я не знаю, - с надломом и тоской сказал Кастиэль. – Не знаю, мама, - он покачал головой, снова закусывая губу до крови. Женщина глубоко вздохнула, услышав ответ. Это временно. Он поймет позже, что «не знаю» значит «да». Ведь если не испытываешь чувств к человеку, сомневаться не станешь. Раньше ее мальчик так уверенно и уравновешенно рассуждал, так смело решал. Так спокойно и умиротворенно шел по жизни. Расписание, порядок, график. Обязательные встречи с Тиной, ровные отношения, без огня, но стабильные. Совсем иной теперь. Соткан из недомолвок и недосказанностей, в душе мечется буря, причиняет боль. Впервые познакомился с самым вдохновляющим и опасным чувством на земле. Кажется, не надеется на взаимность. Бэт радовалась за сына и волновалась.
- Какой он? – она не стала спрашивать «кто». Это не имеет значения. Раз Джимми прикипел к нему, несмотря на то, что мужчина, значит тот действительно достойная личность. Сын непростительно быстро вырос. Он сам выбирает, с кем провести отпущенные Богом дни. Матери остается только поддержать его в тяжелую минуту. Новак горько усмехнулся, подбирая ответ. Ассоциативно всплыл образ капитана, его взгляд. Если бы Бэт только знала, что речь идет о «неправильно настроенном механизме»…
- Он очень одинок, - тихо произнес Кастиэль.
С того дня служба для Новака превратилась в настоящую пыточную камеру. С каждой минутой, проведенной рядом с капитаном, парень все глубже падал в бездонную пропасть отчаяния. С головой погружался в исполнение служебных обязанностей, но тщетно - непременно попадался командиру на глаза – или командир попадался на глаза капралу, не подозревая, что производит эффект разорвавшейся ядерной боеголовки. На выходных Джеймс и вовсе не отдыхал, проводя почти все свободное время в своей комнате. Не гулял, забил на друзей. Плохо спал, наслаждаясь украденными видениями. В его ночных грезах Винчестер не отличался любезностью, нежностью или заботой. Оставался все тем же сволочным сукиным сыном, жестоким и грубым эгоистом, гордецом с манией величия, но обнимал. Яростно и страстно имел, оставляя на коже засосы и следы зубов. Сыпал грязными непристойностями, самыми отборными пошлостями. Кастиэль отдавался, до последней клеточки, до тлеющей искры сущности, растворялся в сильных руках, откровенно принимая любое обращение. Не сопротивляясь. Наутро пах ломило от притока крови, а тело зудело от неудовлетворенности, которую не утолить самостоятельно. Удивительно, как он еще не стер ладони до мозолей. Как-то поймал себя на мысли, что хочет скорее добраться до дома и уснуть, растаять в иллюзиях. Понял, что его эмоции мало-помалу перерастают в одержимость, но не мог влиять на ситуацию, бессильный и беспомощный. Он проникался сутью желанного человека, улавливал малейшие изменения в поведении, эмпатически чувствовал, какое у начальника настроение. Один аромат парфюма доводил Кастиэля до невменяемого состояния, нерастраченное, не находящее выхода напряжение копилось, вливалось в сердце, как яд, отравляя рассудок.
На службе, на учениях, на выездах, везде, где только получалось, он украдкой смотрел на мужчину, испуганно отворачиваясь, стоило Винчестеру перевести на него взгляд. Он любовался внешностью, отражением холода и замкнутости на лице. В глазах старался найти искру того самого восхищения – кажется, единственной положительной эмоции, которую к нему испытывал командир. Заставлял себя не поддаваться, сражался с самим собой, с той частью, что бессмысленно зависима, но чем больше боролся, тем сильнее привязывался. Желал. После беседы с Бэт Кастиэль потерпел поражение на главном фронте – утратил способность лгать себе и отрицать, что нуждается в капитане. Смирился, осознав невозможность убить гнетущие, неправильные, нездоровые чувства, опаляющие грудь. Пусть он никогда не станет для целеустремленного одиночки даже другом – не имеет значения. Капрал видел в глубине зеленой радужки истинного человека. Редко, мало, крупицы, но видел. Знал, как под оболочкой равнодушия бьется пылающее сердце. Колотится о ребра, как о прутья клетки, отзывчивая и чуткая душа, запертая там навечно усилием железной воли. А может, парень просто надеется, что Винчестер притворяется, и, ослепленный эмоциями, идеализирует мужчину. Ведь тогда у него появится призрачная возможность, совсем крохотный шанс быть услышанным. Капитан… как огонь. Новака влекло пламя, сколько себя помнил, не мог оторваться от желто-красных языков, ласкающих свою добычу. Дин Винчестер – воплощение стихии. Безжалостный, безучастный, неумолимый. Завораживающий, гипнотизирующий жертву. Самое прекрасное творение природы.
Старшина порой необъяснимо смотрел на Кастиэля. В глаза, подолгу, словно искал что-то в глубине свинцово-синей радужки. В такие минуты капрал трепетал от ужаса, думая, что раскрыт. Наслаждался вниманием капитана. Но не хотел даже представлять развитие событий, если офицер узнает о его чувствах. Особенно катастрофичной казалась перспектива стать посмешищем отряда. Отношения с сослуживцами у Кастиэля существенно улучшились, никто из звена не осмелится… Нет. Не захочет оскорблять товарища, но поржут вволю, а именно такого результата Новак и страшился. Винчестер подчиненного и так всерьез не воспринимает, правда, за прошедшие со дня возвращения три недели, бросил практику придираться по пустякам и вести себя, как напыщенный придурок, оставаясь, как и прежде, до безразличия холоден. Пророк прикололся, сообщив капралу, что, как он и обещал, старшина оттаял. Единственное эмоциональное проявление – рукопожатие. Винчестер всегда жал руку по-настоящему, Кастиэлю, по крайней мере. И больше никогда не называл его малым. Когда Новак начал – черт возьми, какой стыд - падать в обморок, офицер так его окликнул. Поддержал под локоть, прижал к себе, обхватил за талию свободной рукой. Крепко стиснул горячей ладонью кисть – самое светлое воспоминание Кастиэля. Хорошо, что Новак почти ничего не соображал, иначе одному Богу известно, чем это могло кончиться. Парни его до сих пор стебают. По-дружески, но подкалывают. Только Винчестер над подобными шутками не смеется…
- Эй, Кас, - в плечо прилетел несильный тычок, Новак встрепенулся всем телом, как от сна, огляделся по сторонам. Микроавтобус прибыл к зданию подразделения, минуты три стоял, а он и не заметил. Замечтался опять. – Пошли! – он согласно кивнул и поднялся с сиденья, кое-как подтягивая безразмерные, слишком широкие штаны защитного костюма, густо покрытого грязью.
- Спасибо, - поблагодарил парень.
- Ты в последнее время постоянно ворон считаешь, - Душечка толкнул дверь гаража, придержал за собой, пропуская заляпанных по уши сослуживцев. – Девчонку себе завел?
- Нет, - мотнул головой уставший до смерти капрал. Маневры сегодня четыре часа длились, что в сырых и залитых сентябрьскими дождями траншеях очень долго. – Просто не выспался.
- Ага, - хохотнул мужик. – Бабушке расскажи.
Они вошли в раздевалку и принялись немедленно скидывать промокшие ИТ, бросая их в кучу прямо на пол. Наскоро, переговариваясь о какой-то ерунде, потопали отогреваться под горячий душ, время от времени над чем-то громко ухахатывались. Кастиэль в общении участия не принимал – вымотался, на душе гадко, кошки скребут, не унимаясь. Намеренно спешно помылся, стремясь свалить как можно скорее и не видеть занимательного зрелища - капитан выйдет из душевой в одном полотенце. Право, когда офицер заканчивал дежурную смену вместе с подчиненными – обычно он задерживался, с головой погружаясь в бюрократическую волокиту - для Новака наступало проклятое время. Черт возьми, он хотел этого мужчину каждой клеточкой тела, и наблюдать за ним обнаженным, безусловно, феерично и возбуждающе, но прямая дорога к разоблачению. Самая настоящая пытка - желать любоваться, и заставлять себя смотреть в другую сторону, отворачиваясь. Знали бы парни, какая развратная пошлятина вертится у него в голове, когда поблизости Винчестер…
- Гарт, ты меня подвел, - капрал не успел полностью одеться и свалить, как мечтал, а уйти, когда кэп пропесочивает коллег за запоротые маневры – смерти подобно, лучше сразу вешаться. Из соседнего помещения гурьбой высыпался оставшийся отряд. – Какого хрена так медленно? – поинтересовался офицер, смахнув с коротких светлых волос воду резким движением руки. Размял шею, хрустнув позвонками, повел плечами, разгоняя застоявшуюся от однообразных движений кровь. – Двенадцать минут. Это невъебенно долго! – Дин с упреком созерцал Душечку, допустившего серьезный промах.
- Виноват, Спарк, - покаялся тот. – Почти не спал последние три ночи, не соображаю нихрена, - капитан повернулся, недоуменно посмотрел на товарища.
- Чем занимался? Блядовал? – фыркнул Винчестер. Бросил сырое полотенце на сушилку, принялся натягивать шмотки. Новак присел на краешек скамьи, сосредоточившись на перекрестье кафельных плиток пола. Принуждал себя смотреть строго вниз, опасаясь залипнуть на какой-нибудь части тела старшины. Особенно на обнаженной части тела.
- Если бы, - состроил кислую мину Гарт. – Рон орал, как резаный. Простыл, температурит постоянно, а мне укачивать. Лори – на последнем месяце. Ежедневные капризы, слезы, - скорбно вздохнул мужчина. – Не, я знаю, гормоны и прочая муть, тут потерпеть-то осталось всего ничего, но иногда невыносимо. И отдыха, само собой, никакого, - командир строго нахмурился, давая понять, что на следующий раз на жалость не поведется.
- Именно в такие моменты, - снисходительно заявил Винчестер, завязывая шнурки, - я до поросячьего визга счастлив, что гей и никогда не познаю все прелести семейной жизни и выкрутасы беременных жен.
- Ну, было бы желание, - улыбаясь, встрял Нитро. Капитан посмотрел на него, как на дебила, с оттенками саркастичного сочувствия.
- Спустись с небес на землю, - отрезал Дин. Знал, конечно, что шутка, но относился неодобрительно. Даже будь он закоренелым гетеро, ни за что не женился. - Ладно, я пошел, - офицер подхватил с крючка потасканную, явно повидавшую виды кожаную куртку. Мог в любой момент купить другую, но не испытывал потребности, даже себе не признаваясь, что носит ее потому что она принадлежала отцу.
- Постой! – окликнул его Душечка. Капитан обернулся, вопросительно приподнял брови. Он мог не произнося ни слова выразить весь спектр эмоций, настолько живой мимикой обладал. – Когда ты меня на оперативную пустишь? – офицер ненадолго замолчал, будто не решаясь ответить. Нахмурился недовольно. Капрал навострил уши – подслушивать очень нехорошо, но ведь никто не делал из разговора тайны… В действительности же его интерес занимал только ответ Винчестера. По его жестикуляции и затянувшейся паузе парень понял, что причины капитана основываются на личных мотивах, а личные мотивы столь закрытого человека, как Винчестер, всегда вызывает любопытство у того, кто к нему привязан.
- Когда, - капитан поднял взгляд, глядя прямо в глаза другу, - пройдешь переаттестацию.
- Чего? – неверяще переспросил Гарт.
- Ты не войдешь в периметр, пока не пройдешь переаттестацию в Кеноша. Не дергайся, - беззаботно отмахнулся Дин, но Кастиэль слышал фальшь в его голосе. – Три недели и ты снова в строю. Вон, - капитан внезапно несильно хлопнул Новака ладонью по плечу, - Принцесска уже дважды подтверждал квалификацию и не ныл.
- Спарк, ты меня что, списываешь?!
- Не неси ерунду, да еще и высосанную из пальца. Не вижу смысла спорить, уоррен-офицер, - в баритоне проскочили властные нотки, приказные интонации. Дин не любил, когда его оспаривали. – Я озвучил свое решение.
- Ты отстраняешь меня в тыл. Потом отправляешь в лагерь для новичков. Я имею право знать, чем провинился!
- Ничем. Уймись, - досадливо цыкнул капитан и шагнул в сторону выхода.
- Спарк, мать твою!
- Хрена ли ты сучишь, - вспыхнул, как порох Винчестер. Кастиэль поднялся со скамейки и отошел к стене, а остальные товарищи расступились в разные стороны. Если кэп начинал беситься, лучше не попадать под горячую руку – достанется каждому, кто случайно влип. Легко всечет, хотя сейчас Гарт, конечно, сам выпросил. Выводить старшину на гнев очень, очень рискованное занятие, чреватое безжалостным мордобоем. Дин крадучись приблизился к Фитцджеральду, сцепил челюсти до напряженных желваков и хитро прищурился. – Какого черта, - он понизил тон до едкого шепота, - истерику закатываешь? У тебя малолетний сын. Лорелай беременна вторым. Спешишь сиротами оставить? – последнее он произнес совершенно неслышно, Гарт, скорее, прочел по губам.
- Тогда почему ты не перевел меня в тыл официально? – Душечка понимал, что зря сцепился с боссом. Мог догадаться, тормоз, что Дин никогда не поступил бы нечестно или несправедливо со своими бойцами. Мог догадаться, что Дин никогда не афиширует своих поступков, предпочитая числиться в бессердечных ублюдках, и не хвастается совершенными делами. Однако в запале Гарт еще бравировал и продолжал противоречить.
- Потому что тыловое обеспечение срезается на треть, тупой кретин! – скрип зубов, казалось, по ним напильником провели. – Блять, Гарт, – капитан размахнулся и со всего маху въехал подчиненному в челюсть, разбивая губы в кровь. – Выпросил? – он дождался, пока Фицджеральд поднял голову, потирая подбородок, и виновато кивнул. – Отлично! - посмотрел на притихших сослуживцев исподлобья и упругим, уверенным шагом умчался домой.
- Зря ты его разозлил, - похлопал Душечку по плечу Майк, подавая полотенце.
- Я же не знал!
- Да ты вечно нихрена не знаешь! – раздраженно ответил друг.
Кастиэль растерянно улыбался, стоя у стены.